|
О СЕБЕ
Ни журналистикой, ни литературой я заниматься не собиралась. С пяти лет усаженная за рояль поступила в Центральную музыкальную школу при Московской консерватории, которая считалась и на самом деле была самой лучшей не только в стране, но, пожалуй, и в мире. Жесткая конкуренция накрывала малолеток с головой и длилась все годы обучения: неуспевающих отчисляли из каждого класса. Поэтому ничем, кроме музыки, голова моя не была занята, и никакой другой профессии я для себя не представляла.
Писательское окружение, с детства наблюдаемое буднично, с изнанки, соответственно и воспринималось: без трепета. Ну не олимп. Олимпом являлась консерватория, и вот там обмирала, встречая в коридорах, в раздевалке, в Большом и Малых залах небожителей: Рихтера, Гилельса, Когана, Ойстраха...
Если в классе нам позволялось писать сочинения на свободную тему, тут я гуляла вовсю. Но даже когда тема давалась конкретная, умудрялась уклоняться от заданного, однажды обнаглев настолько, что при заголовке «Моё любимое произведение А.П.Чехова» фамилию писателя, хотя и мною любимого, чтимого, ни разу не упомянула. Наша учительница Эра Гансовна моё творение зачла вслух на уроке, и одноклассники рыдали от хохота. А на вопрос Эры Гансовны – догадайтесь, кто автор? – хором отрапортовали: Надя, кто же еще!
Отличалась я еще и тем, что эти классные сочинения заканчивала первой, не по результату, а по скорости, сокращая положенное время вдвое, чем тоже вызывала неодобрение учительницы. Спешишь, постоянно спешишь, – она меня укоряла – проверила бы еще раз свои орфографические ляпы, чем в коридоре одной прохлаждаться, лентяйка!
Но я вовсе не была лентяйкой, за роялем надсаживалась многочасово, буквально до крови на клавишах. По сравнению с таким тяжким трудом водить пером по бумаге казалось блаженством, не требующим никаких затрат. Меня несло, я упивалась легкостью самовыражения, воспринимая такое занятие как развлечение. Профессия ведь моя давно определена, а то, что даётся легко, не более, чем забава.
И в семье привыкли считать, что путь мой ясен, тверд, тем более при очевидной для всех моей фанатичной преданности роялю. Родители сделали мне царский подарок – купили изумительного звучания «Стеинвей» меня избаловавший, после которого любой другой инструмент казался дровами. Что я когда-нибудь закрою его крышку, сказав решительно, что больше не прикоснусь к нему никогда, никто не мог предположить. Но я произнесла роковое: всё, этап завершен, безответной любви не хочу, с карьерой пианистки закончено. Мама, обычно сдержанная в эмоциях, плача, хотела меня обнять. Я отстранилась: надо что-то придумать другое, какое-то ДЕЛО.
Расставание с музыкой воспринималось катастрофой. Мне восемнадцать лет, а я ничего не умею, не знаю, а главное, ничего не хочу. В таком состоянии потерянности стала писать короткие тексты, чтобы как-то утолить свою боль.
И тут мне крупно повезло. Софья Дмитриевна Разумовская, редактор редкостного чутья, близкий друг лучших перьев той эпохи, жена Даниила Семеновича Данина, заинтересовалась моими сочинениями, и я стала регулярно являться к ним в квартиру на Красноармейской.
Именно Софья Дмитриевна, чей вкус тогда в литературном мире считался безупречным, способствовала моей первой публикации цикла новелл о музыке в журнале «Москва» в 1968 году, где незадолго до того был напечатан роман Булгакова «Мастер и Маргарита», ставший сенсацией.
В журнал «Юность» я тоже попала благодаря Софье Дмитриевне, и стала там постоянным автором. Но такое удачное начало сопровождалось жесточайшей критикой моих опусов от той же Разумовской, настолько беспощадной, что я уходила из их дома зареванной, несмотря на защиту, утешения куда более снисходительного Даниила Семеновича.
Получалось, что только Разумовская меня ругает, обливает ушатами ледяной воды, не дозволяя, чтобы успех, похвалы вскружили мне голову. Как она была прозорлива я оценила лишь годы спустя. А на том этапе поняла тоже очень важное: литература – тяжкий труд, и в занятиях ею крови потребуется не меньше, чем я оставляла на клавишах рояля.
Одновременно с беллетристикой занялась журналистикой, весьма усердно, не столько сознательно, сколько по наитию угадав, что недостаток житейского опыта наверстывать следует, став корреспондентом многих изданий, газет, журналов, часто уезжая в командировки, делая репортажи, интервью, вникая в тематику мне нередко абсолютно чуждую. А, бывало, что тема захватывала целиком, как, например, при знакомстве с замечательными адвокатами Таисией Григорьевной Лемперт и Мариной Ильиничной Финкельс, на судебных разбирательствах представляющих меня своей стажеркой, если судебные власти считали присутствие там журналиста нежелательным.
И я не только публиковала материалы об увиденном, услышанном, но и вовлекла депутата Верховного Совета СССР к соучастию в судьбах несправедливо осужденных. Этим депутатом был мой отец Вадим Кожевников, иной раз после сопротивления, но всё же подписывающий прошения в высокие инстанции, что мы составляли с Лемперт и Финкельс.
В писательский союз, куда я была принята в 1976 году, меня рекомендовали двое, Александр Борисович Борин и Юрий Маркович Нагибин. Борин, чьи судебные очерки в «Литгазете», надеюсь, не забыты, полагал, что я должна пройти в СП по секции очеркистов, лестно отозвавшись о моей повести «Причины и следствие», написанной на документальной основе, в результате многомесячного присутствия в суде, где слушалось дело по обвинению группы подростков, ограбивших квартиру родителей своего одноклассника.
А вот Нагибин считал, что другие мои повести, представленные на семинаре в Софрино, свидетельствует о моей явной склонности к прозе, и мне следует работать именно как беллетрист.
Но в результате, правда, спустя многие-многие годы, я стала писать на стыке жанров, найдя в их сплаве наиболее подходящий для себя стиль, форму мемуарного эссе. Так написаны мои последние четыре книги из имеющихся до того восемнадцати. «Сосед по Лаврухе», «Незавещанное наследство», «Колониальный стиль» и «Этаж в империи». Все они появились после переезда нашей семьи в США, но опубликованы в российских издательствах. |
|